Утопические мысли о любви, браке и ревности… а также о мире и войне
Брак в кризисе, отношение в паре перегружены, дефицит нежности в мире огромен, вражда между людьми угрожает их выживанию: чтобы повысить шансы на мир и благополучие, не стоит ли нам отказаться от устаревших шаблонов мышления, например, преодолеть закостенелое собственничество и начать стремиться к новой концепции лояльности? Лояльность, которая не обязательно понимает себя как сексуальную преданность, но как доверие, вырастающее из нежности и свободы, в которой мы дарим себя друг другу как любовники?
«Утопические мысли» Августа Э. Холера являются продолжением и углублением его многогранных размышлений, которые были опубликованы в октябре 1978 года под названием «Мы живем». Живем ли мы? И для чего?», их также можно найти в его книге «К чему всё это?» (Ex Libris, 3-е издание 1981) под заголовком «В поисках смысла нашей жизни».
Дарить друг другу нежность, оставляя друг другу свободу как утопию успешных межличностных отношений?
(…) Удерживать друг друга
Моей матери было за восемьдесят, мне за сорок, когда в один прекрасный день я непривычно (ведь жители Сент-Галлона, твёрдые, как сухари, люди) положил руку на ее плечо, слегка притянул её поближе, немного прижал к себе, без определенного повода, а просто из вдруг нахлынувшего расположения к ней, или, быть может, скорее из подсознательной потребности сделать ещё при её жизни что-то, что мы всю жизнь упускали из вида. Действие это было удивительным и чудесным: мама, эта старая, как я всегда считал, совершенно бесчувственная женщина, все сильнее и сильнее краснела своим вдруг робко лучащимся лицом: краснела из-за смущения и стыда, но также из-за радости и, да, из-за удовольствия и вожделения; ее тело, к которому я никогда не имел никакого отношения, потому что оно, казалось, никакого и не допускало, ответило мне благодарным согласием, и она этого почти не заметила.
Эти секунды нежности, в тишине, ведь тогда нам нечего было сказать друг другу, – наши тела говорили сами за себя, – и наше тело, если мы позволим ему говорить, всё знает само – эти несколько безмолвных секунд возместили или восполнили годы и десятилетия бесплодных споров, каковые от века не редкость между, скажем так, консервативными родителями и отщепенцами-детьми; эти мгновения нежности снесли ту преграду, которая разделяла нас, и освободили то, что искусственно всегда было между нами: Любовь, благодарность, согласие, тепло. Процесс сплавления в потоке жизни, – незабываемо.
Преувеличиваю ли я? – Нет, я не преувеличиваю. Достаточно просто понаблюдать за младенцем в руках его матери или отца, понаблюдать за удовлетворённым выражением его лица, когда его кормят грудью или гладят, чтобы заметить, что нежность определённо является почвой, из которой произрастают защищенность, жизнеспособность, сила отношений, самоуверенность. Нежность связана с глазами, с руками, с кожей, с губами. Что делает счастливая мать? Ей постоянно нужно смотреть на свое дитя, всё время гладить его, говорить с ним. Что делают влюбленные? В точности то же самое. Тот неописуемый момент, когда два человека узнают друг друга и становятся влюбленными, любимыми, перевоплощает этих людей особенным и в некоторой мере всегда одинаковым образом: у них вдруг возникает неукротимая потребность держаться друг за друга, смотреть друг другу в глаза, все сообщать друг другу. Влюбленность – как прорыв плотины, который заливает границы моей личности и струящаяся вода которого делает меня живым, восприимчивым, но также и беззащитным; потребность в близости, взаимном признании и принятии, в единении, единстве, сплочении является природным следствием этого. Поддерживать друг друга, предоставлять поддержку в беззащитности прорванной плотины.
Описываю ли я идиллию? Нет, мир не представляется идеальным. Я описываю то, что ясно само по себе, но то, что ясно само по себе – редкость. И катастрофический недостаток нежности в мире не должен удивлять нас: так как она делает нас расслабленными и счастливыми, участливыми и довольными, ее распространение было бы подобно низвержению, революции. Нежные люди – плохие солдаты, трудные приспособленцы и скромные потребители, то есть совершенно не те люди, которые необходимы нашему общественному порядку. Скорее, систему стабилизируют агрессивные, воинственные взгляды, которые скрываются у нас за семью печатями, и открыто лежащий на поверхности мир потребителей. Он жиреет под действием фрустрации тех, кто при материальном благосостоянии нищенствует духом, а это – большинство из нас. Это печальная истина: физический голод, от которого страдают две трети населения планеты, находит свою противоположность в психическом голоде богатых и сверхцивилизованных, и ужасно то, что нашему дефициту нежности соответствует наш дефицит солидарности со всеми бедными этого мира.
Поддерживать друг друга в нежности – речь пойдёт об этом. Но не только об этом. Младенец растет и стремится уйти от матери, хотя снова и снова возвращаясь в её объятия, он стремится самостоятельно держаться на ногах. Мы должны позволить этому быть. Влюбленные, если они желают расти, преодолевают узость мира их влюбленности ради открытого мира свободы их Любви. Они должны оставить друг друга. Это тяжело, возможно даже тяжелее всего остального в жизни, и это может быть очень болезненным. Но верность там, где двое не оставляют друг друга, и это я говорю намеренно забегая вперед, является лишь очень жалкой заменой свободы, а не гарантией длительных отношений.
«Оставь меня в покое!» – говорит дочь своему отцу, ученик своему однокласснику, мужчина своей жене или подруге: «Позволь мне быть!» Это ясно выраженное требование: оставь меня в покое, в мире, не мешай, не угрожай мне, не подходи ко мне слишком близко, оставь меня… Но, если мы приглядимся внимательнее, то распространенный речевой оборот уходит своими корнями гораздо глубже, вообще к истокам человеческого бытия. ПОЗВОЛЬ МНЕ БЫТЬ – это наша первобытная просьба, самое важное, что нам необходимо, самое лучшее, что мы можем получить. «Позволь мне быть» означает позволь мне занять моё место в мире, оставь мне моё предназначение, позволь мне дышать, жить, позволь мне быть таким, какой или какая я есть, принимай то, что я такой или такая, а не другая или другой. «Ты есть ты, а я есть я. Контакт – это признание различий,» – говорил Фриц Перлз, основатель гештальт-психологии.
Оставлять друг друга в покое: Это звучит ясно, очевидно, но все же совершенно не соответствует всей нашей культуре, в которой мы ориентированы на получение, удерживание, собственничество, владение, то есть, на обладание, а не на бытие, когда некто является собственностью и добычей другого, например, в семье. Строки Рильке «Любя мы обладаем лишь одним: способностью оставить…» означают многое: позволить другому быть, как говорится, не создавая для себя никакого представления о другом, и не желая постоянно переделать его в соответствии с этим представлением; отпустить друг друга, ведь когда мы постоянно удерживаем друг друга, в буквальном и в переносном смысле, – как же можем мы тогда приблизиться друг к другу? Оставить друг друга, позволить друг другу быть, отпустить друг друга – вообще отпустить: ребенка, собственность, цель… Позволить другому уйти – позволить уйти в самом простом и в самом обширном значении этого слова, а также во всех его вариациях.
Отпускает ли муж свою жену иногда одну пойти в кино, когда ей хочется? Отпускает ли она его одного поехать в отпуск, когда хочется ему? Можно ли ему, можно ли ей иметь друзей и подруг, которые не являются их общими друзьями, и позволяют ли они друг другу одним посещать их? Разрешают ли они друг другу любовные отношения вне брака или партнерства, не угрожая при этом запретами, разводом или убийством? Расстаются ли они друг с другом без неприязни в случае неудачи, и могут ли они всё-таки остаться хорошими друзьями, заботливыми родителями собственных детей?
В этих вопросах роль играет страх – страх потери, страх перед одиночеством, неохота, ревность. Большинство из нас слишком мало доверяют свободе и опасаются связанных с ней рисков, наличие которых неоспоримо. При этом нам, конечно, известно, что самореализация, к которой сегодня стремятся мужчины и женщины, возможна только тогда, когда мы предоставим друг другу пространство, дадим свободу, но это знание, увы, не много даёт.
Гораздо глубже понимание того, что я лучше всего «удержу» любимого человека, когда я «отпущу» его, что взаимная свобода является самой надёжной гарантией истинного союза, более того, единственной: когда мы даём друг другу возможность самостоятельно принимать решения, тогда мы можем оставаться вместе или возвращаться по собственной инициативе. Это легко написать, в это трудно поверить и это тяжело реализовать. Нас учили не оставлять, а удерживать, – нас учили не отпускать, а бороться. И всё равно: отпускать, как подразумевает само по себе это слово, является концом всякого усилия и освобождением энергии, которая была заблокирована удерживанием, – отпускание развязывает нам руки. Поддерживать друг друга в нежности, отпускать друг друга в свободу: как возможно сочетать это?
«Нежность – это форма существования» – писал Жан Поль Сартр, и так как это писал именно этот не особенно чувствительный философ, мы можем заключить, что под нежностью он понимал не что-то тепловатое, слабое, так называемое анти-мужское, но, что нежность и активная деятельность не исключают друг друга, а скорее предвосхищают, ибо, как известно, интимность вообще зачастую становится возможной лишь после честной, возможно даже тяжелой борьбы, и в очищенной атмосфере вкушать ее приятно вдвойне, так как, с другой стороны, устоявшаяся интимность закладывает основу для плодотворной деятельности. Решающим фактором как в нежных, так и в сопернических отношениях является открытость партнеров; она может предотвратить накопление этого незаметного и неизбежно едкого яда не высказанного и не урегулированного, из-за чего были разрушены и распались многие отношения.
Открытость предотвращает скопление яда, но не боль. «Нежность» происходит от «нежный», а «нежный», если верить этимологическому словарю, происходит от персидско-индогерманистского выражения, которое означает «боль». В истории словообразования «нежный», как ни удивительно, означает процесс утончения, связанный с болью…
«Нежность есть форма существования» означает основной принцип «бытия-в-мире» который распространяется и на камни, животные, деревья, и на любимого человека в том числе, так же, как и на все остальные создания. Вынесен ли тем самым смертный приговор отношениям между двумя людьми? Я так не думаю. Я всё ещё думаю и предполагаю, что особенная связь между особенными людьми соответствует основной жизненной потребности, даже если (и к этому мы ещё вернёмся позже) эта основная потребность в защищённости, родстве, тепле в более широком круге связанных Любовью людей возможно и может быть удовлетворена более полноценно. Но нежность, как форма существования и отношения, в паре со строгой претензией на исключительность не совсем совместимы. Пара попросту задохнётся в своей исключительности: ведь если мы только удерживаем друг друга и не отпускаем, если особенная близость с каким-то определенным человеком означает, что я в известной степени отворачиваюсь от всех остальных, тогда страстно желаемая защищённость становится тюрьмой и могилой, а родина – адом.
Парные отношения в смысле строго моногамного брака или партнёрства есть только одна из многих возможных форм сосуществования, не вытекающая из природы человека, не являющаяся правилом с этнологически-исторической точки зрения, но являющаяся исключением в многообразии культур, и она снова и снова терпит крушение, все чаще и чаще терпит неудачу, потому что она представляет собой нереалистичное, чрезмерно завышенное требование. И это ещё вопрос, является ли (с точки зрения человеческой истории) очень молодой и возможно уже развенчанный романтизированный миф о единственной и не имеющей себе равных Любви вообще идеалом, или скорее наоборот, несчастьем, в основе своей враждебном всякой Любви? Партнеры в парных отношениях перегружены с обеих сторон: они слишком много взваливают друг на друга, и при этом они ещё и не позволяют себе оставаться верными самим себе.
Они слишком много взваливают друг на друга: ведь если идеальное представление требует от меня, чтобы я был для другого «всем», отдавался другому «полностью», «всегда и везде», то разочарование и отрезвление запрограммированы заранее, постепенное опустошение или внезапный срыв неизбежны, ведь невозможно соответствовать чрезмерным, в принципе нечеловеческим, ожиданиям. Другой чрезмерный груз заключён в том, что партнеры в отношениях с претензией на исключительность не могут быть верными самим себе. Это верно, что люди притягивают друг друга. Это верно, что они нравятся друг другу. Это верно, что возможно любить более чем одного человека, последовательно или одновременно. И верно то, что эротический и сексуальный аппетит, если быть честным с самим собой, может быть возбуждён в любой момент и повсюду.
Если же не быть честным с самим собой, если оспаривать очевидное, не признавать собственные потребности, чувства, влечения (но втайне всё же при наличии возможности поддаваться им), то накопленная ложь перельётся через край, а так как именно истина делает нас свободными, и это описано уже в священном писании, то ложь наоборот – делает несвободными, и Любовь, и нежность затухают в этой несвободе подобно свече под стеклом.
Исключающий характер строго парных отношений начинается ещё задолго до сексуальности. Есть люди, которые ради мира или ради верности пожертвуют своими взглядами, своими руками, своей позицией, своими книгами, своими мыслями, своими друзьями, и в конце концов самими собой. Хорошего в этом мало. Но, не смотря на все сексуальные революции и откровенные сексуальные практики, для многих наиважнейшим вопросом все еще является следующий: спят ли люди друг с другом вне брака или близких отношений? Половое сношение как критическая граница и проверка на верность, встречающаяся в наше время возможно даже чаще чем раньше, – нужно ли это? И почему это так? Всё это ведет нас к разбору значимости того, что мы называем верностью, и значимости сексуальности.
Всё живое прекрасно, всё живое может доставить боль. Нежность как форма существования, как основная жизненная установка, как межчеловеческий климат, делает нас живыми, бодрыми, восприимчивыми, а также ранимыми. Верность как обязательное требование и железный принцип убивает нас, делает нас твёрдыми, отвергающими, категоричными. Но в том, что я ставлю под вопрос сексуальную верность как принцип, я не претендую на возведение в принцип неверности и отсутствия верности. Люди разные, и под верностью мы можем понимать разные вещи. Речь идёт не о том, чтобы выбросить её за борт, а – как мне кажется – о том, чтобы придать ей другой, более глубокий, более близкий жизни и людям смысл. Люди разные; и тому, для кого сексуальная верность является не проблемой, а потребностью, действительно не нужно принуждать себя к связям на стороне: самое глупое и опасное влияние так называемой
сексуальной волны состоит в том, что люди, которые и до ее появления в принципе были полностью удовлетворены, теперь подвержены некому давлению, которое вселяет в них неуверенность, вместо того чтобы сделать их счастливыми!
Но для большинства людей сексуальная верность является проблемой, как минимум частично. Тот, кто честен, признаёт, что он верен сексуально (если он ещё действительно верен!) не столько из убеждения, сколько скорее из-за недостатка мужества или возможности, из-за страха перед последствиями и развитием, возможно, из-за оглядки на партнера, у которого иные взгляды. Такая оглядка важна и необходима, но она не является решением на долгое время. В браках и партнёрствах, которые состоят только из оглядок или отказов из-за оглядок, всё постепенно становится подобным посуде из очень хрупкого фарфора, как поётся в песне Мартина Вальсера «комнатная битва» – то есть – хрупким, слабым, тревожным, а тем более это верно для группы людей, для семейных, коммунальных и профессиональных сообществ. И эта проблема, которая включает в себя много ненадёжности, требует большой работы над отношениями, работы болезненной, тяжёлой и печальной.
Сексуальная верность как гарантия взаимной собственности, в которой неверность рассматривается как притязание на собственность, как кража со взломом, не допускает эту работу. “Воины холодной войны за Любовь” – именно так мне хотелось бы назвать тех, чья радикальная прямота переходит все границы, кто тут же принуждают партнера к ультимативному “или-или”, “он – или я”, “она – или я”, кто требует «ясности отношений» и, желая вытереть стол, одну за другой разрывают скатерти, – что защищают они? Что мы вообще защищаем??? Верность? Любовь? Собственность? Широту или узость? Развивающуюся или засыхающую жизнь? Они, или мы?, определенно боремся таким образом за любимых людей, и в любом случае непригодными средствами. Верность: это понятие вряд ли будет импонировать мне до тех пор, пока оно попахивает отечеством, геройством, войной; «верность до гроба», «верность как принцип», «твердыня верности», – все это не благозвучно для моих ушей, ибо в этом присутствует отзвук того упрямого мужланства, которое бьется головой о стену и ради мнимой справедливости готово пожертвовать хоть всем миром. Верность: пока она прячет любимого человека под замок как некую собственность, то есть делает из него вещь, она недостойна. Сексуальная верность: я считаю, что пока она идёт вразрез с природными потребностями и нежностью как формой сосуществования, она невозможна и не нужна.
Существует ли другое, более полное, более глубокое представление о верности? Я думаю, что да. Когда критерием верности выступает не сексуальность, а доверие, которое произрастает из нежности и свободы; нежно поддерживать друг друга и предоставлять друг другу свободу – вот что является предпосылкой для верности друг другу, для соединения и надёжности, которая преодолевает бури и боль, и возможно даже сможет обрадоваться счастью другого в Любви. Когда мы перестанем принадлежать друг другу, мы лучше сблизимся друг с другом. И когда мы перестанем считать сексуальность настолько ужасно важной, она сможет стать прекрасней и тем самым смягчить проблему верности.
В тот день, когда большинство людей осознает, что более естественно любить друг друга чем не любить или ненавидеть, в этот день мир будет спасен, если он, конечно, устоит до этого дня. Более естественно принимать друг друга, чем отвергать. Более естественно говорить друг с другом, чем умалчивать. Более естественно касаться друг друга, чем быть недотрогой. Более естественно согревать друг друга, чем оставлять замерзать. Более естественно соединяться друг с другом, то есть спать вместе, чем порознь. Когда сексуальность вольется в русло повседневной жизни и дружеского контакта, когда она станет интуитивным продолжением беседы между двумя людьми иными средствами, тогда она потеряет угрожающую важность чтобы приобрести непринужденную красоту, прелесть и изысканность. И если мы именно так будем держаться друг за друга, тогда мы после снова сможем оставить друг друга: быть друг для друга, не принадлежа друг другу.
В этом тексте речь идет не только об эмансипации, но он как бы предполагает ее. Если я верно понимаю выступление женщин в мире, а возможно, что именно это событие второй половины двадцатого столетия имеет для всех нас самые большие последствия, то речь [в феминизме] не идет о том, чтобы женщины стали такими же как мужчины, то есть совсем не о том, чтобы излишний потенциал мужественности в мире еще и приумножился, но совсем наоборот, – о том, чтобы женщины осознали и доверились своей собственной силе, чтобы они умножили потенциал женственности в мире, и посредством этого (остается только надеяться) преодолели ставшую опасной для жизни завоевательную доминантность и однобокость мужественности; чтобы «благоговение перед жизнью» смогло противостоять власти уничтожения.
К женскому потенциалу в особенности относится нежность как форма существования, а высокая ценность нежности способствует коренным изменениям в нашей самой интимной сфере, в сфере сексуальности, которая по-своему отражает глобальное развитие.
Коренное изменение состоит в том, что сексуальность имеет место между равноценными, по праву равными, зрелыми людьми, и понимается не как завоевание и подчинение, а как встреча и добровольная отдача. Нежность всегда распространяется на всего человека, она касается его с головы до ног, она постольку важнее и обширнее сексуальности, поскольку является частью ее. Традиционная мужественность, привыкшая своим вторгающимся пенисом непосредственно достигать цели, без так называемых окружных путей, лишь с большим трудом приемлет эти изменения, она беспомощна по отношению к бастующей, отказывающейся женщине, которая само по себе половое сношение считает относительно неважным и прекрасным только тогда, когда она в глазах мужчины расцветает как цельный человек. Лекция нежность – самая трудная, необходимая и ценная часть мужской эмансипации – ценная, потому что в присутствии нежности оказываются ненужными многие представления – жеманство, обязательства и страхи, и потому что она делает всё чуть-чуть нормальнее, чуть-чуть менее важным и намного более прекрасным.
Нежность, которая не желает владеть, а позволяет быть, не направлена против кого бы то ни было – просто нравиться друг другу для нее вполне достаточно; телесные, сексуальные удовольствия являются сами по себе независимыми ценностями и не нуждаются, никогда не нуждались в том, чтобы вводить в кризис брак или устраивать сцены ревности.
Если в Швейцарии количество заключенных в 1979 году браков по сравнению с 1969 годом уменьшилось на треть, в то время как количество разводов увеличилось на три четверти, то это больше не может быть просто случайностью; тому, так же как и постоянному росту различных форм сожительства, не признанных церковным или государственным институтом, есть много причин. За исключением свободных парных отношений, за которыми скрываются почти те же проблемы, что и в браке, разве что легче осуществляется расставание и смена партнера, особенно показательны две на первый взгляд будто бы противоречивые тенденции: тенденция жить отдельно и тенденция объединяться в группы. То и другое не обязательно решается один раз и навсегда, но может и чередоваться: уединение не должно означать одиночество, а сообщество означать принудительный контакт; но в обоих случаях, и именно поэтому, они – только мнимые противоречия: речь идет о здоровом сочетании дистанции и близости, свободы и защищённости, поддержки и отпускания, только с разными акцентами; однако, как тем, так и другим, живущим уединённо и живущим в сообществе, представляется слишком узкими традиционная семья или брак. По меньшей мере, работающая женщина, твёрдо стоящая на ногах в рамках собственной финансовой независимости больше не нуждается в партнёрских отношениях с обеспеченным мужчиной. Ей найти защищённость будет, кажется, так или иначе легче, чем ему.
А дети? Но как же дети? Можно усомниться в том, что брак как сообщество с чрезмерно завышенными требованиями от обоих партнеров, как маленькая изолированная семья, или добровольная тюрьма, в которой фактически только мать остаётся единственным близким ребёнку человеком, предоставляет ему идеальные возможности для роста. Нет, она ему их не предоставляет. Когда у детей есть регулярные контакты и чувственные привязанности также и к другим мамам и папам, к другим мальчикам и девочкам в сообществе, они растут лучше, проще, непосредственнее, и отношения между матерью и ребёнком, освобождённые от переизбытка эксклюзивных претензий, могут стать только более сердечными. Да, мне кажется, что там, где люди хотя бы пытаются принимать нежность как форму существования всерьёз, что в принципе совсем не должно быть серьёзным, а скорее происходит весело и легко, дети в будущем проще разделаются с проблемами ревности чем их родители.
Когда мы поддерживаем друг друга нежностью и предоставляем друг другу свободу, когда мы больше не определяем верность исходя из сексуальности, а понимаем её как надёжную близость друг другу в нежности и в свободе; когда сексуальность становится менее важной, зато более прекрасной, естественной и не имеет ничего общего с завоеванием и собственностью, являясь выражением радости от жизни, – позабыты ли тогда навсегда муки ревности? Теоретически, да; возможно, не обязательно; возможно, даже совсем нет. Я знаю, что я ревнив; но я знаю также, что те мгновения, в которые я преодолел собственную ревность, являлись самыми счастливыми в моей жизни, такими же счастливыми как те, в которые любящие друг друга люди в единой Любви, а Любовь по своей сути всегда едина, какое-то время совсем не отличались друг от друга. Я вижу, что большинство людей ревнивы, но не все, и не ревнивы или менее ревнивы те, которые, например, рады прекрасным вещам, но при этом их сердце не укрывается за желанием сделать их собственностью; или, например, те, которые в детстве, возможно живя в большой семье, получили достаточное количество нежности и ласки, для того чтобы суметь развить в себе ту самоуверенность, которая в состоянии адекватно обращаться со страхом перед сравнением, перед конкуренцией, перед потерей и одиночеством.
Ревности быть не должно, она не является естественным явлением и отсутствует в некоторых культурах. Приятно знать это, но разве это знание помогает? Здесь она присутствует, доставляет боль или будит ярость, или то и другое вместе, и мы должны критически разобраться с ней. Настоящая жизнь, в которой мы раскрываем и преодолеваем границы собственной индивидуальности не мыслима без боли; научиться отпускать в нашей культуре, построенной на удерживании и обладании, очень тяжело. Не желаем ли мы в таком случае сложить оружие? Но тот, кто однажды познал вкус жизни и Любви, вкушённой не из хрупкой посуды, живущей не за ограждением из колючей проволоки и не на минном поле, в конце концов предпочтёт трудности в радости тоске в унынии, и он даже отдаст своё предпочтение мучительной ненадёжности скорее чем бесцветной, пресной надёжности.
Брак как отношения с завышенными требованиями для обеих сторон находит собственное в определенной мере логичное отражение и свою фатальную противоположность в разводе, который со своей стороны тоже является огромным перенапряжением и нередко создаёт ещё больше проблем чем решает их, таким образом на корню убивая новые отношения. Исключительность принадлежности друг другу и «окончательность»расставания друг с другом соответствуют друг другу в их упрямой твёрдости, но они вредят элементарным потребностям человека, которые запрограммированы на реализацию и длительность, тем самым вонзая нож в живую плоть отношений. Недальновидности выше описанного термина верности тогда соответствует недальновидность радикального развода, который часто остаётся так называемым «единственным решением», потому что открытие или «вентиляция» брака не удались, или даже не рассматривались как вариант.
Конечно, есть много людей, для которых лучше было бы не жениться друг на друге, но есть определённо и такие, которым однажды женившись лучше было бы оставаться вместе, для которых риск разделения был бы более полезен чем риск расставания. Соединение ближе жизни чем развод. Выносить боль отношений в браке полезнее чем после его расторжения. Измена не должна разрушать брак, как считают опытные психологи, а также теологи; она наоборот должна раскрывать его для новых просторов, в которых обоим партнерам легче дышится и в которых они учатся глубже любить друг друга, по ту сторону собственнических интересов. Но: без работы с болью этого не произойдет.
В настоящее время, однако, «измена» как официальная причина для развода все больше отступает на задний план, и это как будто бы указывает на уменьшающееся значение сексуальной верности; в 1969 году в Швейцарии зафиксировано 6000 разводов, а в 1989 – 12720, но количество разводов из-за «измены» (1600) при этом остаётся константным, то есть относительно сильно сократилось, в то время как количество разводов из-за «семейных расстройств» (4300) за то же самое время увеличилось более чем в два раза (10200).
Но, во-первых, сексуальные проблемы как и раньше играют большую роль также и в «семейных расстройствах», а, во-вторых, поддержка друг друга и предоставляемая друг другу свобода, из-за неправильного взаимодействия которых браки расстраиваются, не всегда и не обязательно, и совершенно определённо! являются вопросом не только сексуальным, а скорее вопросом жизненной установки вообще. Если брак является валом, крепостью, которая предоставляет партнерам печальную защиту от внешнего мира, то настоящая жизнь будет процветать и развиваться снаружи, за её стенами. Если же он ею не является, если он открыт для воздуха, света и тепла, открыт для других людей, то разговор о том, что в нем нечто «ломается», просто бессмысленен. И тогда оба партнера предпочтут непоследовательность жизни, даже если она будет болезненной, последовательности свирепого убийственного раздора: ведь лучше работать друг с другом или в большой группе людей, чем озлобленно расставаться друг с другом.
Это утопические мысли. Они не предлагают ни решения, ни рецепты, а возможности, которые могут стать реальностью, потому что они доставляют людям радость и делают жизнь счастливее, – возможности, которые увеличивают шансы торжества мира на нашей планете (что крайне необходимо), потому что они делают людей свободными, расслабленными, удовлетворёнными.
Утопия – это живая жизнь, в которой защищённость во мне самом и среди людей, а также свобода для самого себя и для других вырастают из нежности как формы сосуществования, живая жизнь, в которой Любовь между двумя людьми не замыкается в себе, а открывается сообществу, – это живая жизнь, в которой холодная верность не унижает партнеров до обладания собственностью за колючей проволокой, но в которой чистосердечной сексуальности можно проявлять себя в виде радости от жизни и расположения людей друг к другу без давления друг на друга и без угрозы санкций.
Утопия – это живая жизнь, в которой мы предпочитаем поглаживания ударам, а объятия насилию, где нежность как форма существования растапливает лёд и раздвигает границы, – это жизнь, в которой нежность возможно даже учреждает новый вид Любви и защищённости в сообществе людей, которые поддерживают друг друга, предоставляя друг другу свободу, доверие и верность, где в новом единстве и в новой надёжности преодолеваются даже бури, боль и конфликты, которые всегда будут среди нас.
Человек не создан для вражды, ненависти и войны; но он создан для дружбы, Любви и мира, если мы, конечно, будем нежно поддерживать его и предоставим ему свободу. Но времена истинного мира сегодня являются такими же редкими исключениями, как и оазисы живой Любви. И если это не изменится, мы задохнемся, и наш мир погибнет.
Утопия – это тот мир, в котором Любовь станет правилом.